Две тысячи третий
Пройдя через горницу, прикрыв дверь и выйдя на крыльцо, Виктор протяжно вдохнул носом свежий утренний воздух. Ступив на влажную от росы траву, он достал портсигар, открыл.
Начали кричать первые петухи.
Папироса сухо треснула в его холодных пальцах.Он закурил.
На штакетинах забора висели банки и чей-то старый сапог.
"Всё, как и раньше, — подумал Виктор, — всё, как в детстве. Всё-таки как же здесь хорошо".
Он открыл калитку.
Розово-белое солнце выглянуло за кромкой леса. Запахнув пальто, Виктор направился в сторону реки.
Сухие ветки и листья пропускали лучи, падающие на холодную землю, и лёгкий туман закрывал собой тропу. Виктор шёл, разрывая ногами клубы этого пара.
Между густыми зарослями кустов стоял старый трухлявый пень с кудрями мха.
"Тот самый пень, — вспоминал он, — тот самый. С Пашкой сидели на нём, обсуждали девушек, как сейчас помню".
— Эх, Витька, вечно одни проблемы от баб, не обращай на неё внимания.
— Не могу я, брат, просто не могу.
— Ты смотри, не надумай чего. А то был один уже. Повесился он из-за бабы. Ну как так, Вить? Он будет в яме гнить, а она завтра уже с другим будет. Из-за этого убиваться так? Оно того не стоит.
— Прав ты, Пашка. Пожалуй, прав...
Виктор громоздкой сильной рукой дотронулся до влажного пня.
— Эх, сколько же лет всё-таки прошло.
Он пошёл в глубь леса.
Мутно-синие облака на небе розовели. Остатки тумана ушли с полным восходом солнца. Редко перекликавшиеся птицы вдруг запели.
Виктор подошел к обрыву, и перед ним открылась река с тёмно-зелёной россыпью камышей внизу.
— Как хорошо здесь... эх... Родина. А что такое родина? Это ли река и лес? Это ли родной дом и двор? — он задумался, — Да, это именно она! Родина! То место, которое заставляет тебя переживать столь тёплые и радужные чувства. Благодать...
На речной глади появились круги.
"Рыба, — снова вспоминал Виктор, — как же интересно с дядей Колей было ходить на рыбалку. Сидишь на берегу, думаешь о своём, а где-то внизу под водой плавает ещё не знавшая крючка и сетки из цинка рыба. Попадалась маленькая, мы её несли котам, покрупнее — жарили. А как находили икрынки в минтае, эх!"
Вокруг, всё ожило. Птицы пели и делали пируэты над рекой. Лес шелестел, словно говоря "ты снова дома", и веял безмятежной свежестью.
Виктор снова закурил. Утренний воздух речки и умиротворения смешался с дымком.
— Здесь... Всё было здесь... И с Викой было у берёз. Как же я был влюблён!
Серый цилиндрик пепла полетел вниз, к камышам.
Встречались они у обрыва, по вечерам.
— А ты меня любишь?
— Конечно, Вик, — сказал Витя, прижимая её к ровному стволу берёзы.
— Точно-точно? — улыбалась она.
— Точно-точно.
Их губы сомкнулись в нежном поцелуе.
— И я... я тоже люблю тебя. — Они целовались несколько минут.
Она была низенькой, светлые волосы и голубые глаза цвета глубокого озера. От неё пахло свежим сочным летом. Вика плела ему венки из одуванчиков и ромашек.
— А тебе идёт, — засмеялась она, положив ему на голову яркий зелёный венок.
— Не смейся... я как дурачок, — сидя на траве, сказал Витя.
— Это получается, что я в дурачка влюбилась? — еще громче смеясь, спросила она.
— Не то слово...
Он вновь затянулся и выпустил серый дым через ноздри.
Виктор посмотрел на противоположный берег.
— А там была первая драка, как же я ему ёбнул смачно. Заслужил!
Окурок полетел на землю и исчез под подошвой Витиного ботинка.
Он, держась за воротник, вдохнул полной грудью свежий воздух.
— Всё было здесь, — потягиваясь, сказал он себе, — всё было здесь. Было, есть и будет, да... да... Да пошло всё в пизду...
Виктор открыл глаза, кровь красным фонтаном сочилась из него. Один обрубок ноги валялся в двух метрах, другой ещё дальше. Разорванное полуживое тело лежало в окопе.
Шёл две тысячи третий день войны.
